http://raybradbury.ru/library/story/51/12/1/ зацепил!!! а особенно этот момент.
Может, оно последнее из всего рода. Мне так почему-то кажется. И вот пять лет назад сюда пришли люди и построили этот маяк. Поставили своего Ревуна, и он ревет, ревет над Пучиной, куда, представь себе, ты ушел, чтобы спать и грезить о мире, где были тысячи тебе подобных; теперь же ты одинок, совсем одинок в мире, который не для тебя, в котором нужно прятаться. А голос Ревуна то зовет, то смолкнет, то зовет, то смолкнет, и ты просыпаешься на илистом дне Пучины, и глаза открываются, будто линзы огромного фотоаппарата, и ты поднимаешься медленно-медленно, потому что на твоих плечах груз океана, огромная тяжесть. Но зов Ревуна, слабый и такой знакомый, летит за тысячу миль, пронизывает толщу воды, и топка в твоем брюхе развивает пары, и ты плывешь вверх, плывешь медленно-медленно. Пожираешь косяки трески и мерлана, полчища медуз и идешь выше, выше всю осень, месяц за месяцем, сентябрь, когда начинаются туманы, октябрь, когда туманы еще гуще, и Ревун все зовет, и в конце ноября, после того как ты изо дня в день приноравливался к давлению, поднимаясь в час на несколько футов, ты у поверхности, и ты жив. Поневоле всплываешь медленно: если подняться сразу, тебя разорвет. Поэтому уходит три месяца на то, чтобы всплыть, и еще столько же дней пути в холодной воде отделяет тебя от маяка. И вот, наконец, ты здесь - вон там, в ночи, Джонни,- самое огромное чудовище, какое знала Земля. А вот и маяк, что зовет тебя, такая же длинная шея торчит из воды и как будто такое же тело, но главное - точно такой же голос, как у тебя. Понимаешь, Джонни, теперь понимаешь?
Полный текст:http://raybradbury.ru/library/story/51/12/1/
<- Целый год, Джонни, целый год несчастное чудовище лежит в пучине, за тысячи миль от берега, на глубине двадцати миль, и ждет. Ему, быть может, миллион лет, этому одинокому зверю. Только представь себе: ждать миллион лет. Ты смог бы?
Может, оно последнее из всего рода. Мне так почему-то кажется. И вот пять лет назад сюда пришли люди и построили этот маяк. Поставили своего Ревуна, и он ревет, ревет над Пучиной, куда, представь себе, ты ушел, чтобы спать и грезить о мире, где были тысячи тебе подобных; теперь же ты одинок, совсем одинок в мире, который не для тебя, в котором нужно прятаться. А голос Ревуна то зовет, то смолкнет, то зовет, то смолкнет, и ты просыпаешься на илистом дне Пучины, и глаза открываются, будто линзы огромного фотоаппарата, и ты поднимаешься медленно-медленно, потому что на твоих плечах груз океана, огромная тяжесть. Но зов Ревуна, слабый и такой знакомый, летит за тысячу миль, пронизывает толщу воды, и топка в твоем брюхе развивает пары, и ты плывешь вверх, плывешь медленно-медленно. Пожираешь косяки трески и мерлана, полчища медуз и идешь выше, выше всю осень, месяц за месяцем, сентябрь, когда начинаются туманы, октябрь, когда туманы еще гуще, и Ревун все зовет, и в конце ноября, после того как ты изо дня в день приноравливался к давлению, поднимаясь в час на несколько футов, ты у поверхности, и ты жив. Поневоле всплываешь медленно: если подняться сразу, тебя разорвет. Поэтому уходит три месяца на то, чтобы всплыть, и еще столько же дней пути в холодной воде отделяет тебя от маяка. И вот, наконец, ты здесь - вон там, в ночи, Джонни,- самое огромное чудовище, какое знала Земля. А вот и маяк, что зовет тебя, такая же длинная шея торчит из воды и как будто такое же тело, но главное - точно такой же голос, как у тебя. Понимаешь, Джонни, теперь понимаешь?
Ревун взревел.
Чудовище отозвалось.
Я видел все, я понимал все: миллионы лет одинокого ожидания - когда же, когда вернется тот, кто никак не хочет вернуться? Миллионы лет одиночества на дне моря, безумное число веков в Пучине, небо очистилось от летающих ящеров, на материке высохли болота, лемуры и саблезубые тигры отжили свой век и завязли в асфальтовых лужах, и на пригорках белыми муравьями засуетились люди.
Рев Ревуна.
- В прошлом году,- говорил Макдан,- эта тварь всю ночь проплавала в море, круг за кругом, круг за кругом. Близко не подходила - недоумевала, должно быть. Может, боялась. И сердилась: шутка ли, столько проплыть! А наутро туман вдруг развеялся, вышло яркое солнце, и небо было синее, как на картине. И чудовище ушло прочь от тепла и молчания, уплыло и не вернулось. Мне кажется, оно весь этот год все думало, ломало себе голову...
Чудовище было всего лишь в ста ярдах от нас, оно кричало, и Ревун кричал. Когда луч касался глаз зверя, получалось огонь - лед, огонь - лед.
- Вот она, жизнь,- сказал Макдан.- Вечно все то же: один ждет другого, а его нет и нет. Всегда кто-нибудь любит сильнее, чем любят его. И наступает час, когда тебе хочется уничтожить то, что ты любишь, чтобы оно тебя больше не мучило...>
Читая это, ты становишься тем самым чудовищем, которое вышло из Пучины. Разница между тем созданием и тобой лишь в том, что тебе известно о возвращении обратно. Известно о том, что нужно пойти и снова лечь на дно и ждать, ждать, ждать, как это чудовище. Но и в ожидание разница - ему нужен был лишь год времени, а тебе столько, сколько никто не знает - два месяца, три, пять, год, два. Ожидание в степени бесконечности. Ты ляжешь на дно и будешь ждать, пока Ревун снова не позовет тебя. Будешь лежать до тех пор, пока не услышишь его голос. И так ты можешь прождать очень долго - дыхание станет еле слышным, только грудная клетка будет подниматься вверх и опускаться вниз... вверх-вниз... вверх-вниз... А если голос не позовет, то так и останешься там на дне. Может быть, однажды, все-таки решишь выплыть на поверхность, но все равно будешь знать, что так, как было, вряд ли уже будет.
А Брэдбери не останавливается. Его рассказы бьют снова и снова прямо по слабым местам. И вот ты уже читаешь следующий рассказ "Детская площадка"... http://raybradbury.ru/library/story/52/7/1/ и все моменты, которые нужно не ворошить и оставить оседать на дно (туда же, куда ложится чудовище в ожидании зова) снова выплывают наружу. И ты начинаешь хватать воздух ртом, словно рыба, которую выбросило на берег. Чувствуешь, как саднит где-то в груди, как к горлу подкатывает ком, затем второй, третий, четвертый. Сколько же их будет? Отмахиваешься от них, глотаешь. Но картинки из воспоминаний не перестают сменяться на пленке, которая навсегда записана в твой мозг. Ты прекрасно понимаешь, что, возможно, со временем, она износится, растреплется, часть эпизодов будут перескакивать, но не хочешь, чтобы это произошло. Не хочешь верить, что так будет и ничего уже не изменить. Даешь себе обещание, что будешь склеивать порвавшиеся моменты до тех пор, пока у тебя будут силы. Только время не останавливается. Вместе с тобой оно будет медленно делать свою работу, а ты не в состоянии с ним бороться.
В этой потерянности вдруг понимаешь, что тебе некому отдавать то, что ты отдавал, а хочется. Вытащить все это изнутри в ладонях, протянуть и сказать бы "вот, возьми, пожалуйста! это просто так! это бесплатно! мне очень нужно это отдать!"; хочется раздать себя по частям, чтобы каждый забрал то, что ему надо.
В конце чтения чувствуешь необходимость пойти на детскую площадку, сесть там и сидеть, ждать чего-то, кого-то, кто, наверное, не придет никогда, смотреть на детей, на их игры, на их радость, смех, падения, слезы; в тебе жуткая нехватка ощущения той свободы, когда хорошо настолько, будто стоишь посреди улицы в час-пик, раскинув руки в стороны, а тебя пронизывает насквозь поток чистого света, он проходит через все твои клетки и наполняет смыслом минуты, часы, дни...
В этой потерянности вдруг понимаешь, что тебе некому отдавать то, что ты отдавал, а хочется. Вытащить все это изнутри в ладонях, протянуть и сказать бы "вот, возьми, пожалуйста! это просто так! это бесплатно! мне очень нужно это отдать!"; хочется раздать себя по частям, чтобы каждый забрал то, что ему надо.
В конце чтения чувствуешь необходимость пойти на детскую площадку, сесть там и сидеть, ждать чего-то, кого-то, кто, наверное, не придет никогда, смотреть на детей, на их игры, на их радость, смех, падения, слезы; в тебе жуткая нехватка ощущения той свободы, когда хорошо настолько, будто стоишь посреди улицы в час-пик, раскинув руки в стороны, а тебя пронизывает насквозь поток чистого света, он проходит через все твои клетки и наполняет смыслом минуты, часы, дни...
А потом вдруг ты становишься браслетом. Таким, который надевают в аквапарках или клубах. Вот ты был просто ленточкой, а вот уже застегнут, превращаешься в замкнутый круг, отдаешь все, что есть сам себе; то, что ты так хотел отдать, циркулирует по телу снова и снова, и все о чем ты мечтаешь - стать незамкнутым в свои браслетные объятья; чтобы снова было лето, а не тот холод, который циклоном ворвался в твою жизнь так, что не согреться даже в самой теплой одежде, потому что он забрал у тебя все, чем ты жил.
Полный текст:http://raybradbury.ru/library/story/51/12/1/
Комментариев нет:
Отправить комментарий